вдруг открылась им удивительная страна: нетронутый, чистый, как со дня сотворения мира, золотой песок и на нем островки цветущего шиповника. Шиповник так занесло песком, что казалось, будто розовые полупрозрачные цветы и темные листья не растут, а брошены небрежной рукой на жаркий золотой поднос. Если кинуться ничком возле шиповника, чтобы спрятать голову от слепящего блеска, то губы сами невольно тянутся к душистым теплым лепесткам.
Михаил однажды прикоснулся к ним и вздрогнул: словно набухшие, упругие губы… Тайка лежала тут же рядом, и ее черные глаза бездумно скользили по небу, по облакам. Он почувствовал скольжение ее глаз по своему лицу, открытой груди, плечам… Это вызывало в нем… почти боль. Мучительную и протяжную. Но почему-то хотелось, чтоб эта боль усиливалась, длилась бесконечно…
— Не смотри на меня, — заставил он себя сказать.
— Почему? — насторожилась она.
— Не смотри.
Она села, стала стряхивать с себя песок.
— Тогда пойдем, — сказала и вдруг рывком приникла к нему.
Это была самая сладкая и самая горькая минута за всю его прошедшую и будущую жизнь. Он тронул губами не то шиповник, не то ее губы и замер. Все тело напряженно пульсировало. Голову заволокло туманом…
И все-таки он прорвался сквозь этот туман.
— Пошли, — резко сказал он, отворачиваясь от Тайки.
Она тут же вскочила.
— Пошли.
А через минуту как бы очнулась, вскинула руки и, напевая что-то мелодично однообразное, поплыла перед ним.
Тайка занималась в танцевальном кружке городского Дома культуры. Местный драматический театр иногда приглашал кружковцев для участия в спектаклях. Такие дни для Тайки были большим праздником. Именно они зародили в ней мысль, что она должна быть настоящей балериной. Танцевать на настоящей, большой сцене. В настоящих балетных спектаклях, таких, как «Лебединое озеро».
То, что она училась на швею, ничуть не мешало этим мечтам. Наоборот, она представляла себе, что, как только станет работать, заработает денег, сможет поехать учиться в Москву. Она была уверена, твердо уверена, что стоит чего-нибудь захотеть — и этого можно добиться. Захочешь стать полярником — пожалуйста, артистом — пожалуйста, хочешь быть знаменитым — работай и будешь знаменитым. Как Мария Демченко, Дуся Виноградова. У нас для этого все возможности. И вообще человек рожден для счастья, это всем известно. А тем более она — она это чувствует. Вот захотела, чтоб Михаил ее полюбил, и он полюбил.
Михаил улыбался, слушая ее щебетанье. Скворец и скворец. Хотя тоже ни минуты не сомневался, что Тайка будет счастливой. Он все сделает, чтоб это так и было. И в Москву они поедут. Обязательно. Вернется он с фронта, и вместе поедут. Она и правда очень способная, ей учиться надо.
Посреди болтовни она вдруг просила его отвернуться, а когда он поворачивался, перед ним, подбоченясь, стояла Кармен. Вокруг бедер косынка, в волосах цветок шиповника. Несколько па, и гордая Кармен, швырнув ему под ноги косынку, исчезала, а вместо нее, сощурив глаза, мелко семенила перед ним в церемонных поклонах скромная и нежная китаяночка.
В танцах ее фантазия была неистощима. Она такое могла придумать!..
— Я, когда приеду в Москву, на экзаменах покажу им танец… ну, например, кленового листа. Все ахнут. Никто никогда такого не танцевал.
Михаил от души веселился.
— Почему кленового, а не березового? Ты, что ли, видела, как танцует кленовый лист?
— А ты, что ли, не видел? — удивлялась Тайка. — Он так медленно плывет по воздуху. Плывет, плывет, никак не опустится на землю.
— Ты тоже будешь по воздуху танцевать?
— А как же еще? Конечно, по воздуху.
Она плавно взмахивала руками, раскачивалась хрупким своим телом. Это были такие легкие движения, почти дуновения, что непонятно было, касается ли она земли, чтоб оттолкнуться, или, наоборот, хочет задержаться на земле, но ее снова подымает в воздух. Даже Михаил, мало смыслящий в танцах, и то понимал, что именно таким и должен быть танец кленового листа. Все-таки она потрясающе способная, Тайка.
День с ней проходил легко и празднично. И слишком быстро.
После увольнения, перед сном, курсанты делились своими впечатлениями о девчонках, с которыми провели день, своими победами, действительными и мнимыми. Михаил всегда молчал. Он никогда никому не говорил о Тайке. Сказать о ней — это было равносильно предательству. Да и разве можно рассказать о том, что у них происходит. Его просто подымут на смех — танец кленового листа!
Однажды она пришла на свидание с портфелем. Он нес его через кочки, не подозревая, что в нем. А когда пришли на свое место, сели на горячий еще песок, она торжественно щелкнула замками, достала чистое вафельное полотенце и на него стала выкладывать бутерброды с сыром, конфеты «старт» и две бутылки лимонада.
— Вот, — сказала она, ничего не поясняя, но царственным жестом обводя пиршественный стол.
Ему стало неловко, что он ни разу не подумал взять какой-нибудь еды. Она едет сюда после работы, наверное не всегда и поесть успевает, не то, что он.
— Я не хочу, ешь сама. Не обедала сегодня?
— Просто у меня сегодня день рождения.
Он встрепенулся и тут же обиделся:
— Почему же ты не говорила ничего? А еще друг.
Она почувствовала себя виноватой, защебетала, защебетала, глядя на него круглыми глазами.
— Ну не сердись, злючка. Мне сегодня восемнадцать, голосовать уже могу, а ты злишься.
Она быстренько разделила все поровну: бутерброды, конфеты, поставила одну бутылку перед ним, вторую — себе.
— Ой, забыла стакан взять. Ничего, если из горлышка?
— Ничего. Так даже интересней, — уже остывая, согласился он. Достал из кармана перочинный нож, открыл бутылки.
— За тебя, именинница. Чтоб еще десять раз по восемнадцать.
Они чокнулись бутылками и выпили.
— Уй, как вкусно! — пропела Тайка. — Зачем только люди водку, вино всякое пьют? Дураки. Спасибо тете Варе, это она достала: и лимонад, и конфеты.
— Что за тетя Варя?
— Моя сменщица на фабрике. У нас смена в шесть начинается, а магазин…
— В шесть? Когда же ты встаешь?
— В пять.
— А ложишься?
— Ой, мы все как убитые полдвенадцатого валимся. В три на фабрике кончаем, а в пять занятия в училище. Пока домой приползешь, поешь… Скорее бы нам училище это кончить. Все равно учимся платья шить. А кому сейчас платья нужны? Из чего их шить?
— Не все же время война будет. А когда вы отсыпаетесь?
— В воскресенье. Когда же еще? — сказала Тайка и хлопнула себя ладошкой по болтливому рту.
— Значит, я тебе выспаться не даю? — помрачнел Михаил.
— Что ты говоришь? Ну что ты говоришь? Это другие могут спать, а я разве могу? Ничего себе, ты
